Враги. История любви - Страница 74

Пока Герман говорил, звездочки поплыли у него перед глазами. Нет, не звездочки, а яркие золотые круги, темные в середине. Они двигались медленно. Герман помнил это ощущение еще с детских лет. Они, должно быть, все время прятались в его глазах. Они плыли, словно удерживаемые невидимыми нитями, от которых невозможно избавиться. Искра вспыхнула и уплыла в сторону, но тут же вернулась. «Можно лишиться чувств стоя», — думал Герман.

Мистер Пешелес отпрянул:

— Какую полицию? О чем вы говорите? Я же не, как говорится, засланный казачок. По мне, так заводите хоть целый гарем. Только мне дорогу не переходите, и все такое прочее. Я подумал, что могу вам чем-то помочь или не знаю что. Я знаю только, что вы беженец и что польская крестьянка хочет перейти в иудаизм в Америке, а это нелегко. Мне сказали, что вы ездите по Америке и продаете энциклопедии. Так совпало, что я поехал назавтра навестить в госпитале жену. У нее была операция по женской части. Я захожу и вижу вашу Тамару. Она лежала в той же палате. Ей вынули пулю из бедра, и так далее. Кажется, большой город Нью-Йорк, огромное государство, но здесь не спрячешься. Она сказала мне, что она ваша жена… может, она говорила в бреду…

Герман открыл рот для ответа, но подошел раввин. Он сделал огромный шаг, протянул руки и обнял за плечи и мистера Пешелеса, и Германа. Его лицо пылало от алкоголя. Он закричал:

— Я вас ищу, а вы все тут стоите! Вы знакомы, да? Мой друг Нэйтен Пешелес знает всех, и все знают его. Маша, ты самая красивая женщина на этой вечеринке! — Раввин сменил тон: — Никогда не знал, что в Европе остались такие красавицы. Тем более в наше время. И Яша Котик тоже здесь. Вы знакомы, да?

— Я познакомился с Машей раньше вас.

— О’кей, мой друг Герман скрывал ее от меня.

— Он скрывает не только ее, — процедил Пешелес.

— Вы так думаете? Раз так, должно быть, вы его хорошо знаете. Передо мной он прикидывался бедной овечкой. Я было подумал, что он евнух или я не знаю кто.

— Хотел бы я быть таким евнухом…

— Да? От мистера Пешелеса не скроешься, — рассмеялся раввин. — У него везде свои шпионы. Что вы о нем знаете? Мне тоже любопытно.

— Я не раскрываю таких тайн…

— Пойдемте поедим. Проходите в столовую. Встанем в очередь вместе со всеми.

— Извините, рабби, я сейчас вернусь, — сказал Герман.

— Что ты убегаешь? Донжуан и ешиботник…

— Я скоро вернусь…

— Одну секунду, — сказала Маша. — Я хочу его кое о чем спросить. Подожди, Яша! Простите, рабби…

Герман пошел, и Маша направила за ним. Им преградили путь, пришлось проталкиваться сквозь толпу.

— Не беги за мной! — попросил Герман. — Я скоро вернусь.

— Кто этот Пешелес? Кто такая Тамара?

Маша схватила Германа за рукав.

— Прошу тебя, оставь меня!

— Сейчас же ответь!

— Меня тошнит…

Герман вырвался от Маши и пошел искать уборную. Он наткнулся на кого-то, его толкнули в ответ. Какая-то женщина накричала на него, потому что он наступил ей на мозоль. Герман вышел в коридор и, как в тумане, увидел несколько дверей, но не мог понять, где именно находится уборная. Голова кружилась. Ноги подкашивались. Пол шатался под ним, как на корабле.

«Да, это конец!» — сказал себе Герман.

Дверь открылась, кто-то вышел из уборной. Герман вбежал внутрь, наткнулся на кого-то, пытаясь его обойти. Тот обругал Германа. В этой спешке ему все-таки удалось закрыть дверь на защелку.

Герман подбежал к унитазу, его вырвало. Пламенные круги поблекли. В ушах звенело, стучало в висках. Желудок сокращался, выплевывая кислоту, горечь и вонь, о существовании которых Герман и не подозревал. Каждый раз, когда ему казалось, что все уже позади, и он начинал вытирать рот туалетной бумагой, его снова начинало тошнить. Его рвало, он стонал и сгибался все ниже и ниже. Его вытошнило в последний раз, и он застыл, обессиленный и изможденный, чувствуя упадок сил и полное опустошение.

Кто-то стучал в дверь и пытался сорвать ее с петель. Герман снова принялся вытираться. Он запачкал кафельный пол и стену. Все это надо было убрать. Герман взглянул на себя в зеркало, оттуда на него смотрело мертвенно-бледное лицо. Он взял маленькое полотенце с крючка и вытер лацканы пиджака. Попробовал открыть окно, чтобы проветрить, но не хватило сил поднять раму. Герман сделал усилие, и замерзшее окно поддалось. На раме висели сосульки и снег. Он глубоко втянул свежий воздух и на мгновенье задержал его в легких. Он ясно ощутил, как холод возвращает его к жизни.

Кто-то снова принялся рваться в дверь с другой стороны и крутить ручку. Герман открыл и увидел Машу.

— Что ты ломаешь дверь?

— Что случилось? Позвать врача?

— Не надо врача. Поехали отсюда.

— Ты весь грязный.

Маша достала из сумочки платок. Вытерев Германа, она сказала:

— Сколько у тебя женщин? Три?

— Десять.

— Чтобы тебя так Бог опозорил, как ты опозорил меня…

IV

— Я еду домой, — сказал Герман.

— Поезжай, к твоей крестьянке, не ко мне, — ответила Маша. — Между нами все кончено.

— Кончено так кончено.

— Ублюдок, негодяй, шарлатан!

Маша вернулась в зал. Герман стал искать пальто, шляпу, калоши, но спросить было не у кого. Жена раввина, забравшая у Германа пальто и шляпу, куда-то исчезла. Рвота ослабила и опустошила его. Герман не ел с двух часов дня, угощение он едва попробовал.

Он бродил среди гостей в коридоре, остановил кого-то и спросил, куда повесили одежду, но тот пожал плечами.