Враги. История любви - Страница 60

Мелочь? В мироздании нет мелочей. Жизнь мыши так же важна, как жизнь звезды. Его, Германа, отношения с Ядвигой, Машей и Тамарой тесно связаны со Вселенной, с вечностью. Желание наслаждаться любовью и при этом не давать жизнь новым поколениям и не плодить новые страдания — это не случайность и не каприз. Им руководит божество. Человеческий род достиг новой ступени своего развития: наслаждаться сексом и при этом не платить цену беременности и родов, колыбелек и пеленок, оспы и кори, скарлатины и дифтерита.

Наверняка весь род человеческий станет когда-нибудь заниматься тем же, что делает сейчас он, Герман. Созданная им путаница — это часть глобальной проблемы.

Как можно совместить желание мужчины обладать множеством женщин и тягу женщины к одному-единственному избранному мужчине? Как можно создавать глобальные экономические проекты, не ущемляя личных инициатив? Как можно поощрять объединение в группы по национальным признакам, не допуская конфликтов между ними? Как можно усовершенствовать человеческие расы, избегая расизма? Как можно служить Богу, не обременяя себя бесконечными правилами и запретами, которые религии накопили за много поколений? Как можно, узнав о человеческих трагедиях и страдания всякого живого существа, не впасть в отчаяние и оцепенение?

Герман сидел дома в Бруклине и писал эссе для рабби Лемперта. Раввин нередко жаловался, что Герман наполняет свои работы мыслями, с которыми он, рабби Лемперт, не согласен. Раввин частенько говаривал: «Не подложите мне свинью…» Герман уже понял, что другие раввины вели полемику с рабби Лемпертом. Его обвиняли в искажении еврейских традиций. Обычно у раввина не было времени читать Германову писанину, но однажды он вернул ему рукопись на исправление. И все же Герман не мог повторять старые ортодоксальные тексты.

Работа на рабби Лемперта стала для него мучительно трудна. А что еще ему было делать? Какое занятие искать в огромном Нью-Йорке?

На улице снова выпал снег. Ядвига приготовила кашу, как в Цевкуве: перловую крупу с белой фасолью, сушеными грибами, картошкой, посыпанной укропом, свекольной ботвой и петрушкой. По радио передавали вульгарную песенку из еврейской театральной постановки, которую Ядвига приняла за религиозное песнопение. Попугаи Войтуш и Марьяша по-своему реагировали на шум: они громко свистели и щебетали, а потом принялись летать туда-сюда, и Ядвига прикрыла кастрюли, чтобы птички, Боже упаси, туда не упали.

В разгар работы Германа охватила усталость. Он отложил ручку, откинулся на спинку кресла и попробовал подремать. Маша не пошла на работу. Она все еще была слаба после происшедшего и впала в своего рода апатию. Когда Герман говорил с ней, Маша отвечала коротко, по делу, из-за этого темы для разговоров быстро исчерпывались. Шифра-Пуа целыми днями читала Псалмы, как будто до сих пор существовала угроза Машиной жизни.

Герман знал, что, поскольку Маша не ходила на работу в кафетерий, в доме у нее не было даже самого необходимого, но он и сам остался без денег. Кто-то посоветовал ему банк, где можно одолжить сто долларов под высокие проценты, но чем поможет эта ссуда? Кроме того, нужен поручитель.

Герман сидел над рукописью, дремал, зевал, рисовал на клочке бумаги кружочки, штришки, рыбок, короны, разных чудовищ с глазами на животе и рогами на плечах, связанных друг с другом трубками, линиями, спиралями. При этом он постоянно искал выход из положения.

Бежать? Но куда? Где ночевать в первую же ночь? А что делать с самим собой? Он будет тосковать и страдать от мысли, что бросил беспомощную Ядвигу. По правде говоря, Маша тоже беспомощна. Эта ложная беременность словно изменила ее личность. Она стала молчаливой, спокойной, безразличной, утратила женскую страсть. Перестала говорить по ночам и курить сигареты. Лежит молча, и неясно даже, спит она или думает. Когда Герман дотрагивается до нее, она вздрагивает, но тут же затихает вновь. Это кризис, который пройдет? Она перестала любить Германа? Всего можно ожидать от тех, чье существование — сплошная истерика: любовь, страсть, желания, мысли. Как грешники в аду, они постоянно мечутся между льдом и огнем.

Ядвигина беременность, принятие ею иудаизма, соседки, вмешивающиеся в его, Германа, личную жизнь, — все это было для него одной большой катастрофой. Но переезжать в разгар зимы без денег он не мог, да это и не помогло бы. У Германа не было никакого желания становиться отцом, когда ему уже за сорок, он не мог себе этого позволить. У него уже были дети, он их потерял. Завтра может появиться новый Гитлер. Мир способен снова излить свой гнев на нынешнего еврея, который в любом случае станет козлом отпущения, да к тому же сам делает все возможное, чтобы накликать гнев народов, вмешиваясь во все мировые конфликты с готовностью удобрить своей кровью социальные революции.

Но как он, Герман, может объяснить это Ядвиге, когда это недоступно для понимания даже величайшим еврейским интеллектуалам? Праведный еврей должен хотеть совершить самоубийство. Герман знал об этом еще в Польше. Рожать детей после недавнего уничтожения евреев — это безумие, преступление. От одной мысли об этом у него мурашки бегут по спине. Сколько бы он ни анализировал ситуацию, вывод следует один и тот же: необходимо бежать, но с кем? Маша не может, ей нельзя бросить больную мать. Сейчас не время прямо поговорить об этом с Машей…

Тамара съехала от реб Аврома-Нисона Ярославера и поселилась в меблированных комнатах. Она упомянула в прошлую пятницу, что устроилась на работу, сортирует пуговицы. Герман пытался поддержать ее заверениями, что она остается его настоящей женой, матерью его детей, и намеками на то, что все может измениться… Отец Небесный, он все еще пользовался старыми юношескими приемами, проверенной пустой мужской болтовней, на которую женщина всегда оказывается падкой, с какой бы усмешкой она ее ни воспринимала.