Враги. История любви - Страница 3

Герман не заметил, как ванна наполнилась до краев. В ванной комнате клубился пар. Герман быстро закрутил краны. Эти сны наяву превращались в навязчивые идеи, от которых было трудно избавиться.

Как только он забрался в ванну, Ядвига открыла дверь и сказала:

— Вот мыло.

— У меня еще есть.

— Душистое мыло. На, понюхай. Три куска за десятку.

Ядвига сама понюхала мыло, а потом отдала его Герману. Ее руки остались по-крестьянски шершавыми. В Липске она годами выполняла мужскую работу: сеяла, жала и молотила зерно, сажала картошку, пилила и колола дрова. Местные женщины, соседки в Бруклине, давали ей разные кремы для смягчения кожи, но руки так и остались по-мужски жесткими. Кроме рук, все тело Ядвиги было женственным и гладким: полные белые груди, округлые бедра. Ноги стройные, а икры мускулистые и твердые как камень.

С самого рассвета и до вечера, когда пора было ложиться спать, Ядвига не присаживалась ни на минуту. Она всегда находила себе занятие. Хотя квартира была недалеко от моря, через открытые окна налетало много пыли, и Ядвига целый день убирала, мыла, терла и драила. Герман помнил, как его мама хвалила Ядвигу за усердие. Сейчас Ядвиге было тридцать три года, но она выглядела моложе своего возраста.

— Давай я тебя намылю, — сказала она.

По правде говоря, Герману хотелось побыть одному. Он еще не до конца продумал все детали своей защиты от нацистов здесь, в Бруклине…

Например, нельзя оставлять вот так окно во двор, его нужно загородить или замаскировать, чтобы немцы не догадались. Но как?

В это время Ядвига принялась намыливать ему спину, плечи и бедра. Герман не удовлетворил ее естественное желание иметь детей и сам занял место ребенка в ее жизни. Ей хотелось баловать Германа, играть с ним, кормить. Он прекрасно знал об этом. Каждый раз, когда он уезжал из дома, Ядвиге казалось, что он больше не вернется, заблудившись в огромном Нью-Йорке, в бурлящей Америке. Каждое его возращение она воспринимала как чудо. Сегодня он якобы должен был ехать в Филадельфию, где останется на ночь, а может, на две. Да, но он хотя бы позавтракает с ней?

Из кухни доносился аромат кофе. Ядвига сама научилась печь для него рогалики, усыпанные маком, такие когда-то продавали в Цевкуве. Она потчевала его разными деликатесами и готовила домашние блюда из Липска: суп с клецками, борщ с кнейдлах, перловку с молоком, кашу с бульоном. Каждый день она подавала ему свежевыглаженную рубашку, нижнее белье и носки. Она хотела сделать для него так много, а ему нужно было так мало. Герман проводил больше времени в дороге, чем дома, а Ядвига мучилась от неизрасходованной энергии, от неутоленного желания пообщаться, поговорить с ним.

— Во сколько поезд? — спросила она.

— Что? В два.

— А вчера ты сказал, в три.

— В два с чем-то.

— А где этот город, куда ты едешь?

— Филадельфия? В Америке. Где же еще?

— Далеко?

— В Липске сказали бы — далеко, а здесь — пару часов на поезде.

— Откуда ты знаешь, что там нужны книги?

Герман задумался на минуту.

— Я не знаю. Я ищу покупателей.

— Почему ты не торгуешь книгами здесь? Здесь же так много людей.

— Где, на Кони-Айленд? Сюда приезжают есть попкорн, а не книги читать.

— А о чем книги?

— О, обо всем: как строить мосты, прокладывать дороги, руководить страной. Есть песенники, сборники сказок, театральные пьесы, биография Гитлера…

Ядвига приняла серьезный вид:

— Об этой свинье пишут в книгах?

— В них пишут о разных свиньях.

— М-да…

Ядвига пошла на кухню. Она почувствовала, что Герман смотрит ей вслед. Вскоре он пошел за ней.

Ядвига открыла дверцу клетки и выпустила попугаев на свободу. Желтый Войтуш тут же уселся Герману на плечо. Он любил щипать его за мочку уха и клевать крошки с губ и с кончика языка.

Ядвига каждый раз удивлялась тому, насколько купание и бритье омолаживали Германа, придавали ему свежий и довольный вид.

Она принесла горячие булочки с маком, черный хлеб, омлет и кофе со сливками. Ядвига старалась, чтобы Герман поправился после всех испытаний, через которые ему пришлось пройти в Польше, а потом и в Германии. Но он ел кое-как: откусит от булочки и отложит, попробует омлет и отставит в сторону. Конечно же, его желудок ссохся во время войны, но Ядвига помнила, что он всегда был малоежкой. Его мама, Ядвигина хозяйка, сердилась на него из-за этого всякий раз, когда он приезжал в гости из Варшавы, где учился в университете.

Ядвига с сожалением покачала головой: как можно получать удовольствие от еды, читая газету? Он хватался то за еврейскую газету, то за английскую. Читал и морщился. У него полный шкаф книг. Все ящики набиты бумагами. Глотает, не прожевывая. До двух часов еще долго, а он все поглядывает на настенные часы. Вместо того чтобы нормально сидеть на стуле, сидит на краешке, словно собираясь вскочить в любой момент.

Иногда его лицо становится печальным и бледным, глаза смотрят куда-то вдаль, сквозь стену. Потом он отбрасывает тягостные мысли и снова приободряется.

— Сегодня я буду ужинать уже в Филадельфии, — сказал Герман.

— С кем ты будешь ужинать? Один?

Он перешел на идиш:

— Один. С царицей Савской! Из меня такой же торговец книгами, как из тебя — жена раввина. Если бы не рабби, пройдоха, мы давно бы положили зубы на полку. Он набит деньгами и мне подбрасывает копейку. И еще эта из Бронкса — сфинкс какой-то. Как я еще с вами не свихнулся, диву даюсь! Пиф-паф…