Враги. История любви - Страница 25

— Дядя, и среди евреев хватает безбожников. Кто, как ты думаешь, привел нас на то поле? Евреи-полицейские. На рассвете они врывались во все двери, обыскивали чердаки и подвалы, а если кто-то пытался спрятаться, били его резиновыми дубинками. Они обвязали нас веревкой, как скот, который ведут на убой. Я попыталась заговорить с одним из них, так он ударил меня так, что я до сих пор чувствую боль. Эти идиоты не знали, что их тоже не пощадят.

— Незнание есть корень зла.

— Русские гэпэушники не лучше нацистов.

— М-да, «и преклонился человек, и унизился муж». Если не верить в Создателя, то кругом будет хаос.

— Таков род человеческий, — сказал Герман, словно сам себе.

— Что? «Помышление сердца человеческого — зло от юности его». Но поэтому и существует Тора. Так, пойдите туда и поговорите обо всем.

Реб Авром-Нисон открыл дверь в спальню. Там стояли две кровати, одна рядом с другой, как раньше в еврейских домах. Они были застелены покрывалами, которые не встретишь в здешних краях. Тамара пожала плечами и первой вошла в комнату, Герман последовал за ней. Это напомнило ему ту комнату, в которую много лет назад ввели его и Тамару — Тамару-Рохл — в ночь после свадьбы.

За окном шумел Нью-Йорк, но здесь, за гардинами, был Каламин или Цевкув. Все напоминало о прошлом: цвет стен, почерневший потолок, дощатый пол, даже форма комода и обивка кресел. «Самый умелый режиссер не смог бы подобрать более удачных декораций», — подумал Герман. Ему показалось, что в комнате пахнет нюхательным табаком. Герман устроился в кресле, а Тамара присела на краешек кровати.

— Ты не обязана мне рассказывать, но… — начал Герман. — Раз ты считала, что меня нет в живых, ты, конечно же… с другими…

И больше он не мог произнести ни слова. Герман словно захлебнулся в собственных словах. Его рубашка вновь намокла, он почувствовал, как струйка пота стекает по спине.

Тамара испытующе поглядела на него и с видом победителя ответила:

— Тебе хочется знать, да? Всю правду?

— Ты не обязана ничего мне рассказывать. Я был абсолютно искренен с тобой и заслужил, чтобы ты…

— А у тебя есть выбор? Ты обязан говорить мне правду. По закону я твоя жена, а это значит, что у тебя есть две жены. Здесь строго относятся к подобным вещам. Что касается меня, то я хотела бы, чтобы ты усвоил одну вещь: я не отношусь к любви, как к спорту.

— Я и не говорил, что это спорт.

— Это ты сделал карикатуру из нашей совместной жизни. Я пришла к тебе невинной девочкой…

— Прекрати! Прекрати!

— Чтоб ты знал: как бы мы ни страдали и ни были уверены, что наши дни или даже часы сочтены, мы жаждали любви. Мы тосковали по ней еще больше, чем в обычной жизни. Люди лежали в подвалах и на чердаках, голодные и завшивевшие, но при этом целовались и держались за руки. Я никогда не предполагала, что люди могут быть такими легкомысленными. Так же было и в России. Для тебя я всегда была хуже пустого места, и я тебя не виню. В Торе не написано, что я должна тебе нравиться. Но другие мужчины пожирали меня глазами.

Несчастливая моя доля! Моих детей расстреляли, а мужчины требовали от меня любви. Я им четко дала понять: моя душа в этом не участвует. Меня хотели купить — купить за буханку хлеба, кусок жира или какое-нибудь послабление на работе. И не думай, что это мелочь. Кусочек хлеба был моей мечтой. Пара картофелин была для меня целым состоянием. В лагерях торговали собой, да еще как! Мне рассказывали о сделках, заключенных — и смех, и грех — на пороге газовой камеры. По правде говоря, всю выручку можно было спрятать в одной туфле. Вот так, всеми силами, люди пытались спасти свою жизнь. После приезда в Россию сначала у меня были богатыри — красивые мужчины, моложе меня, с красивыми женами. Они волочились за мной и обещали златые горы.

Мне даже в голову не приходило, что ты жив. Да даже если бы и пришло, я тебе ничем не обязана. Напротив, я хотела избавиться от своих воспоминаний. Но одно дело — хотеть, а совсем другое — иметь возможность это сделать. У меня была потребность влюбиться. Мне необходимо любить мужчину. Если нет, он вызывает во мне отвращение. Я часто завидую женщинам, которые играют в любовь. Что такое любовь, как не игра? И что такое вообще человек? В сто раз хуже самого мерзкого животного. Но что-то во мне сопротивлялось этому — кровь моих проклятых прабабок.

Я говорила себе, что я полная дура. Но когда мужчина дотрагивался до меня, я отстранялась. Они считали меня сумасшедшей и были правы. Меня поносили, называли лицемеркой и еще хуже того. Люди становились грубыми, обнаруживая свое происхождение от обезьяны. Один почтенный еврей в течение нескольких часов пытался меня изнасиловать. В придачу ко всему этому они еще принимались меня сватать. Все твердили одно: вы еще молодая женщина, вам нужно замуж. И в результате семью завел ты, а не я. В одном я уверена: Бога нет.

— Так у тебя никого не было?

— Ты так говоришь, будто ты разочарован. Нет, у меня никого не было, но тебя это не касается. У меня никого не было и никого уже не будет. Я хотела сохранить чистоту не для тебя, а для своих детей…

— Ты же говоришь, что Бога нет.

— Нет. Если Бог смотрит на все это и молчит, то никакой Он не Бог. Я разговаривала с соблюдающими евреями и даже с раввинами.

К нам в лагерь попал молодой человек — раньше он был раввином в Старом Джикове, — вот это был праведник, каких поискать. Он, бедняга, работал на лесоповале, хотя и был слишком слаб для такой работы. Красные убийцы прекрасно знали, что от его работы никакой пользы, но замучить раввина — это их святая обязанность. По субботам он не брал домой порцию хлеба, потому что нельзя ничего носить с собой. И тебе не дано понять, какая это была жертва! Его мама, жена раввина, была святой женщиной. Одному Богу известно, сколько добра она сделала, как утешала всех вокруг, как жертвовала последним. Потом от несчастий она ослепла. Она знала наизусть псалмы и читала их до последнего вздоха.